Валерия. Роман о любви - Юлия Ершова

— Никому не нужного отставного профессора. Это достовернее. Сейчас никто никому не нужен. Такие времена. Тебе ли не знать?

— История рассудит. Поехали?

Лера вспыхнула и ответила совсем тихо:

— Пойду в приёмную… отпрошусь… — Прошептала и рванула к входной двери, Валера схватил её за рукав и одним движением привлёк к себе так резко, что она потеряла равновесие и просто припечаталась к его груди.

— Леруся, — пропел он на ухо захваченной, — сегодня твой директор не появится до конца дня. Его первый зам — в бане. Никому нет дела до тебя, тем более большая часть сотрудников расползается с полудня. Пойдём?

— Тараканин! Вот так ушёл — и всё? С чего ты взял? — Лера оторвалась от его груди и посмотрела в улыбающиеся глаза любимого человека.

Валерий вместо ответа открыл скрипучий платяной шкаф и вытянул на свет тяжёлое пальто, напоминающее рябой квадрат с хлястиком.

— Надо же! В какое барахло ты одеваешься. И правда, я забросил тебя. Сейчас всё исправим.

Лера без слов, поджав губу, чтобы не расплакаться, залезла в драповый квадрат. А ценитель женской моды продолжил:

— Не дуйся, доня. Сегодня всех директоров академии собирают на самом верху. Мне ли, выходцу этой системы, не знать? Я уже отзаседал своё.

— Я могу только до десяти вечера, — промямлила одетая в квадратный драп Лера, который на женских плечах висел точно так же, как на плечиках для одежды, как обыкновенная картонная коробка смотрелась бы, если её напялить на женскую фигуру.

Ему же казалось, что перед ним не фигура, запакованная в картон, а беззащитная женщина, слабая, одинокая в своём опустевшем кабинете, в новом перекроенном наизнанку мире, и такая трогательная, что Валерий не удержался и обнял её и сказал:

— Бедная моя девочка. Поверь, Слава Кисель не против твоего отсутствия, на всю ночь, на две ночи, на три. Можем заключить пари, но это будет не совсем честно — я заранее знаю исход дела.

— Ты пугаешь меня.

— Лера. Он взял у тебя и твоей семьи всё, что мог, всё возможноё. И идёт дальше. Это очевидно. — Голос его ласкал, как тёплый бархат.

Лера разнеженной рукой прислонила трубку к щеке и проскрипевшему голосу сказала:

— Я сегодня к родителям…

Голос ответил:

— Давай.

Короткие гудки поздравили с быстро полученным разрешением и тут же возбудили дремавшую совесть абонентки исходящего вызова. «Что я делаю? Почему подчиняюсь ему?» Душа не выдержала укоров и переложила вину на другого, вернее, на другую: «Это мама. Это она. Наворожила. Она отца так же… приворожила. Из семьи увела…»

Вот и затолканная в подполье совесть замолчала. Теперь можно жить в полёте, срывая наслаждения утомлённой любовью рукой. Можно принимать милые подарки. Итальянское осеннее пальто, например, тёмно-синее с белой отстрочкой и крупными пуговицами из белого перламутра, приталенное, с тугим пояском, а главное, стоимостью, равной десяти зарплатам рядового сотрудника НИИ. Вечернее платье, гору косметики и даже бельё, которое в новые времена стоит дороже человеческой жизни.

Белая «Ауди» мчала свою любимицу, обновлённую и счастливую, по гладкой кольцевой, заставляя её сердце замирать от нарастающей скорости и прыжков на поворотах. Лера не сводит светлых глаз с водителя и улыбается. Они молчат, наслаждаясь близостью. Водитель держит руку то на рычаге коробки передач, то на колене сияющей счастьем спутницы.

Когда Лера нарушила тишину и спросила у водителя: «Куда мы едем?» — у того глаза заискрились лукавством, и он бросил:

— На север.

Затеялась игра, развеселившая водителя. Лера сразу и не поняла, что её дразнят, и с головой погрузилась в игру, задавая новые и новые вопросы, получая вместо ответов щелчки по носу, всё более обидные и дерзкие.

Отставание по очкам в игре у Леры было уже безнадёжное. Она надула губки и отвернулась к окну, пряча за стеклом грустный взгляд.

— Сколько загадок! Тайн! Я даже не знаю и предположить не могу, когда тебе захочется увидеть меня. И захочется ли вообще?

— Вот! Это лучший вопрос! И я готов дать исчерпывающий ответ: мне всегда, всегда, каждую минуту хочется видеть тебя. И не только видеть, — забавляется Янович.

— Я кое-как проживаю будни, они пусты. Выходные в деревне. Мама, папа, сынок! Поживу два дня — и опять в непонятный холодный мир. Бр. Но в этом мире есть ты. Неуловимый, засекреченный какой-то. По телефону звонить нельзя, в офис твой нельзя… А мне можно всё! С работы уйти — пожалуйста! Дома не ночевать — плёвое дело!

Лицо Яновича аж засветилось удовольствием. Он повелевает, держит на коротком поводке, он — бог для этой женщины, настоящей Вирсавии, Венеры или Сусанны, сошедшей с полотна великого итальянского мастера восемнадцатого века прямо в салон его автомобиля. Склонённая чуть набок голова в ангельских завиточках, кукольные ресницы, детская обида на нижней губе.

— Ты даже не представляешь, как прекрасна. Я просто берегу тебя. И всё.

— Вот спасибо, — съязвила Лера, отбивая комплимент, как теннисный мячик.

— Пока я жив, мы будем вместе. Просто привыкай доверять мне. Лишних движений я не делаю. Пойми, время смутное. Кровь льётся… — Янович нахмурился и продолжил, напрягая связки: — Столько людей погибает, пропадает… Это по телевизору демократия, а в жизни — война!

Сошедшая с полотна великого итальянского мастера восемнадцатого века дама побледнела и обхватила руку водителя.

— Ты в опасности? — еле договорила она короткий вопрос и остановила дыхание, чтобы не разрыдаться.

Янович просиял и свернул на узкую дорожку, пересекающую лесные заросли косым пробором. Под колёсами, как холостая лимонка, взорвалась шишка.

— Пока ты любишь меня, я жив! — сказал Янович, останавливаясь у одинокого шлагбаума с мигающим красным глазом на столбе. — Сим-сим, откройся, — голосом разбойника прогудел водитель, и шлагбаум рывками поднял сухую руку.

Поравнявшись с его пустым глазом, Лера зажмурилась — вдруг сухая рука превратится в карающую десницу и разнесёт одним ударом белую «Ауди» вместе с пассажирами.

Когда под колёсами лопнула ещё одна шишка, Лера открыла глаза, и ей показалось, что «Ауди» крадётся по безымянной дороге в страшную сказку. Дневной свет оседает на заоблачных вершинах елей и едва просачивается сквозь густую хвою. Ощетинившиеся лапы вечнозелёных гигантов царапают белый лак кузова и продираются в открытое Леркино окно, стараясь хлестануть её по бледной щеке.

Дорога вьётся и вьётся, а в самой глубине страшного леса она выпрямляется, точно шоссе, и понеслась… Ели отступили и спрятали хищные лапы. Их потеснил деревянный терем в четыре этажа, обнесённый кованым забором и колючей проволокой.

Первое, что услышала Лера, — остервенелый лай собак, от которого по коже побежали мурашки. Многоголосый лай сотрясал воздух и вековые ели, которые от страха рассыпали иголки и шишки, пулемётной очередью ударившие по крыше «Ауди». На воротах зажглись огромные фонари и ослепили Леру. Как из-под земли выросли высоченные охранники в камуфляже: на груди автомат, на поясе кобура. Сосчитать этих солдат было невозможно: они не прохаживались по территории, а бегали повсюду или замирали в контрольных точках. У Леры похолодели руки. Любой мог выпустить очередь из автомата по «Ауди» и… Но пока ей досаждают только пустые шишки.